На прорыв времени! Российский спецназ против гитле - Страница 40

Если судить по тому, что он сам рассказывал много лет спустя, да и по собственному схожему опыту, и, главное, по тому, как он это рассказывал, то сегодня смело можно констатировать — не думал. Он не думал, что может не вернуться, он не думал, что может как-то проявить себя в командирском деле. О геройстве, впрочем, он аналогично не думал. Тогда об этом вообще было не принято не то, что говорить, но даже думать.

Одним словом, был мой друг Степаныч, говоря сегодняшним языком, обычным русским мальчишкой, провоевавшим с начала войны и получившим к тому времени пару легких ранений.

Взвод советских танков, три новенькие «тридцатьчетверки», неторопливо переваливаясь, переползли сначала наши окопы, потом немецкие. Мой ребенок, подросток, слушая этот рассказ, представляет себе киношный шквал огня и яростный ответный огонь наших машин, но реальность была совсем иной. Танки просто проползли по местности, и никто по ним особенно-то и не стрелял. Пехотинцы танкового десанта, как сидели на броне, так и продолжали сидеть, с опаской посматривая по сторонам и завидуя танкистам.

Много ли целей было разведано? Наверное, можно было бы рассказать о невероятных боях и о том, как Степаныч пробивался вперед, уничтожая немецкие танки десятками. Однако реальность редко имеет сильное сходство с героическими эпосами. Были выявлены координаты нескольких частей, видимо ничего существенного, скорее всего были замечены какие-то группы фрицев, в лучшем случае укрепления или места будущих сосредоточений сил противника. Этот вывод я сделал много позднее, когда уточнять было уже не у кого. Этот вывод я сделал по тому, как неопределенно и с пренебрежением Степаныч упоминал эти цели.

Последней обнаруженной целью была батарея тяжелых орудий, сообщив о которой рота тут же получила приказ возвращаться. По-видимому, отцы-командиры не слишком рассчитывали на результативность этой разведки. Вот они и тянули до первой существенной находки, дабы можно было отчитаться об успехе и сохранить танки для настоящего полезного военного дела. К слову сказать, Степаныч по-настоящему гордился обнаружением этой батареи.

Но война есть война.

Буквально сразу по получении приказа еще даже не успевший развернуться взвод был обнаружен. Похоже, что фрицы выслали свои машины на перехват и, к сожалению или счастью, успели. Одновременно с огнем танков, обстрел начала та самая батарея.

Вообще все произошло так быстро, что танк молодого лейтенанта успел сделать всего один безрезультатный выстрел.

Когда машина загорелась, из нее успели выскочить лишь мой друг и радист. Остальные просто сгорели.

Степаныч помнил взрыв снаряда, помнил, как осколком радисту чиркнуло по животу и тот на ходу заправлял вываливающиеся кишки. Помнил боль в перебитой ноге.

В скрытой кустарником воронке он перевязал радиста, который вскоре потерял сознание. Забинтовал свою ногу, а дальше они просто лежали, надеясь неизвестно на что.

Было ли тогда страшно?

Не знаю. Когда-то потом, много лет спустя, я спросил его об этом, но услышал нечто неопределенное. Наверное, я был сильно неправ, задев за нечто такое, о чем говорить, а уж тем более спрашивать, неприлично…

Вечером мимо проходило отделение немцев.

Сквозь обожженные ресницы, сквозь вспухшие от ожога веки, Степаныч их считал и, наверное, молился.

Десяток фрицев прошли мимо, а одиннадцатый, последний, заглянул в воронку и спустился вниз по склону вывороченной земли.

Ткнув радиста в живот и услышав стон, он его пристрелил. Пристрелил и направил ствол винтовки в лицо Степаныча. Вероятно, это судьба. Я, как вживую вижу моего друга, к которому немец поворачивает лицо. Вижу его слегка приоткрытый рот, вижу вспухшее от ожогов лицо и вижу, как фриц, отвернувшись, уходит. Друг предполагал, что его спасло распухшее, как у трупа, лицо.

Что там было на самом деле? Где и сколько в этой истории вымысла?

И имеем ли мы право осуждать кого-нибудь из своих близких, бившихся на той войне?

Сегодня с уверенностью могу сказать — не имеем.

Но я своему другу верю, ведь наблюдал его большую часть своей жизни. Наблюдал его в самых разных ситуациях. Видел, что он отнюдь не герой, порою даже трусоват, но вот честности он был необыкновенной.

А под утро началась та самая превентивная артиллерийская подготовка, что задержала фрицевское наступление и покончила с их надеждами на взятие Варшавы.

Бить по площадям дело пустое, поэтому на разведанные цели вываливали столько, чтобы хватало с десятикратным запасом.

От канонады Степаныч потерял сознание, а очнулся уже в госпитале и полностью седой.

Я часто размышляю, а был ли смысл в этой разведке боем, что привела к потере взвода танков и пехоты?

Откровенно говоря, не знаю. Как и не знаю, сколько всего таких взводов погибло и каков суммарный от этого эффект.

Хотя нет, одно я знаю совершенно определенно. Знаю то, что мы победили. И я не знаю, произошло бы все так, как произошло, если хоть одно единственное условие не было бы соблюдено в этой цепи трагических событий.

И еще я знаю, что Степаныч, отвоевав еще полгода, последний в той войне свой танковый бой провел в Венгрии, в самом начале лета сорок второго.

А после того боя на него обратила внимание госпитальная медсестра, бывшая, по совместительству, моей сестрой и ставшая впоследствии его женой. А обратила внимание потому, что на угловой койке палаты лежал белый, как лунь, раненый с невероятно веселым красным лицом, на загипсованной руке которого химическим карандашом было четко выведено жизнеутверждающее: «Хочу колбасы!»